Энигматист [Дело о Божьей Матери] - Артур Крупенин

Впрочем, Зинаида Беляк, похоже, существовала вне этих стандартных категорий. Имея более чем «взрачную» внешность, она тем не менее предпочитала одеваться таким образом, чтобы выглядеть как можно менее сексуально. Интересно почему? Не то чтобы этот вопрос не давал Стольцеву есть и спать. Нет, просто было немного любопытно.

Но самым главным достоинством этой стройной, глазастой девчушки Глеб считал ее голову. Грех не загрузить хорошие мозги чем-нибудь по-настоящему полезным.

Вернувшись к компьютеру, Лучко для начала, как обычно, выматерил про себя шефа. Немного успокоившись, он принялся размышлять.

Да, в одном Дед совершенно прав. Икону, украденную из Третьяковки, наверняка попытаются вывезти тем же маршрутом. А может, уже вывезли?

Мысли капитана вновь вернулись к кремлевской «Богородице», так удачно перехваченной в аэропорту и теперь спрятанной за семью замками в ГосНИИРе. Криминалисты не обнаружили на ней никаких следов, кроме небольшого, явно умышленно сделанного скола. Надо срочно показать икону Стольцеву, причем до того, как ею займутся реставраторы. Самое время вспомнить, что Глеб обладает не только доскональным знанием истории, но и абсолютно уникальными способностями. Способностями, которые однажды уже помогли следствию.

Честно следуя приказу Деда, Лучко подсел к компьютеру и проворно защелкал клавишами в поисках подробной карты нужного ему региона. Минут через пять он, вновь смачно выругавшись, откинулся на спинку кресла. Географические изыскания в Интернете оказались неутешительными.

Согласно виртуальному атласу, Словения, которая по площади оказалась всего лишь на сто пятидесятом месте в мире, умудрилась обзавестись границами аж с четырьмя странами: с Италией — на западе, с Австрией — на севере, на северо-востоке — с Венгрией, а на востоке и юге — с Хорватией. И это не считая выхода к Адриатическому морю, по которому можно добраться куда угодно.

Лучко кликнул на иконке, напоминающей школьную линейку. Он методично проложил виртуальные маршруты из столицы Словении до ближайших зарубежных городков. Оказалось, что до любой из весьма условных нынче границ из Любляны можно доехать максимум за час.

«Блин, прямо мечта контрабандиста», — расстроенно отметил про себя капитан.

Лучко снова принялся рассеянно разглядывать электронную карту. И тут ему в голову пришла неожиданная идея. Порывшись в ежедневнике, капитан набрал номер переводчика, помогавшего ему в разговоре со словенкой.

— Помнится, вы сказали, что словенка говорила на каком-то диалекте.

— Да-да. На приморском.

— Значит, на приморском? Как я понимаю, на нем по идее должны говорить в той части Словении, что выходит к Адриатике?

— Совершенно верно. И еще на границе с Италией.

— Понял, спасибо.

Повесив трубку, капитан еще раз пристально оглядел карту, будто пытаясь рассмотреть затерявшуюся в складках рельефа «Влахернетиссу». Ну где же ты? Где?

Глава XIII

В реставрационной лаборатории ГосНИИРа народу было совсем мало. Только два сотрудника настраивали какую-то аппаратуру. Но и их Лучко попросил на время покинуть помещение. Он решил, что лишние уши, а тем более глаза тут совершенно не нужны. А еще капитан по старой памяти рассудил, что зрелище может оказаться не для слабонервных. В итоге остались только Лучко, Стольцев и сопровождающий их заведующий лабораторией Борис Шаевич.

Икона стояла на треноге ровно посреди комнаты. Глеб с любопытством оглядел «Влахернетиссу» со всех сторон — сначала Богородицу и Младенца-Иисуса, а затем, обойдя икону с тыла, долго изучал щербинки и шероховатости кипарисовой доски, чего только не повидавшей на своем веку. Наконец, Глеб посмотрел на Лучко, как бы испрашивая разрешение на то, чтобы приступить к делу, за каким они, собственно, и пришли. Тот кивнул.

Капитану уже приходилось видеть Стольцева за работой, однако он всякий раз не уставал удивляться.

Поудобнее устроившись на стуле и бережно прикоснувшись к древней святыне, Глеб закрыл глаза. Какое-то время он оставался совершенно неподвижен. Со стороны могло показаться, что человек просто заснул. Но Лучко знал, что это не так. Ведь, возможно, именно в эту минуту перед глазами Глеба уже проносились картины, которые никто кроме него не был способен увидеть.

Капитан знал, что Стольцев может слышать, видеть и чувствовать то, что слышали, видели и чувствовали люди, задолго до него прикасавшиеся к тому же предмету. Каким бы невероятным это ни казалось, но Глеб наподобие иглы, скользящей по бороздкам виниловой пластинки, способен неведомым образом, трек за треком, считывать отпечатки чужих мыслей, ощущений и переживаний.

Эти картины Стольцев воспринимает только в строго хронологическом порядке. И пробиться к самым древним из них — задача очень непростая. По словам Глеба, наиболее верное сравнение — это стопка листов бумаги, лежащих один на другом. Чем раньше был исписан лист, тем ближе к началу стопки он находится. И тем большее число листов нужно перевернуть, чтобы до него добраться. А учитывая возраст иконы, можно только догадываться, каких усилий стоит Глебу каждая перевернутая страница.

Как обычно, получилось не сразу. Пришлось предельно сконцентрироваться. Лишь через минуту-другую поток смутных ощущений стал приобретать четкие очертания. Спешно пролистав самые свежие отпечатки, связанные с осмотром иконы реставраторами и криминалистами, Глеб пошел дальше. Как ни обидно, но ничего любопытного, связанного с кражей, он не обнаружил. Разве что смутное ощущение чьего-то страха. Похоже, что похитители старались не трогать икону зря и все время держали ее в том же кофре, в каком ее выдали им в Кремле.

Раздираемый любопытством, Глеб решил не останавливаться. Отбросив несколько не представляющих интереса образов, он на минуту стал свидетелем того, как разгулявшаяся солдатня с красными лентами на груди прикладами выломала «Одигитрию» из иконостаса и с криками «На тебе, Боже…» под общий гогот швырнула в рыхлый снег.

Перелистнув свидетельства событий, так метко названных Буниным «окаянными днями», Глеб увидел все туже «Влахернскую Божью Матерь» глазами человека, который усердно обрабатывал ее большой пушистой кистью. Эти манипуляции были прерваны громким окриком:

— Что ж ты, разбойник, столько олифы-то зря на икону налил? Это тебе не масло на хлеб! Того и гляди, Иисуса утопишь!

— Так это мне батюшка наказал. Не жалей, говорит, на святых олифы — за нее деньги плочены… — виновато оправдывался подмастерье перед представительным мужчиной в фартуке, накинутом поверх сюртука, сшитого по моде приблизительно двухсотлетней давности.